Валентина Андросова: Хлебушек от зайчика

Жительница Кувандыкского района Оренбургской области Валентина Павловна Андросова была еще ребенком, когда началась Великая Отечественная война. Она до сих пор помнит те голодные годы, когда женщинам и детям приходилось выполнять мужскую работу и добывать себе еду.

Тетя Ксеня, а как рыбку едят?

Я никогда не видела таких слез. Валентина Павловна Андросова тихо, словно боясь спугнуть воспоминания, потревожить их скорбь, подбирала слова, а по ее щекам, не переставая, катились слезы, крупные, светлые, чистые, как росы. Так плачет обожженное войной сердце — безмолвно и горько.

– Проклятая война. Сколько горя она принесла! Я родилась в селе Новосимбирка. Но мои родственники, Шевченко, по линии мамы родом с Украины. Обосновались в Башкирии в селе Антинган Хайбуллинского района, колхоз «Красное знамя». Напротив нас жила тетя Поля Бондаренко, у нее было пятеро детей. А через дом — Екатерина Шаульская, и у нее пять дочек. Две похоронки на десятерых детей обрушились глыбой тяжелой. Погибли их отцы на фронте. Ребяток своих оставили. Две семьи — десять сирот. Но всех матери сохранили, подняли, выучили, в люди вывели. Поклон им нижайший до земли.

— Жизнь была невыносимо суровой и горькой. Но наши мамы честны до святости. Боже упаси, взять чужое, даже мысли такой не допускали. И детям это внушали. Железку какую-нибудь принесем вместо игрушки, мама строго спросит: «Где взяли?» и потребует отнести на место. Нам было полегче: наш дедушка, Михаил Петрович Шевченко, был рыбаком и охотником. Принесет улов, рыбешек, и развесит сушить в сенцах. А ко мне и к младшей сестре приходили подружки. И настолько честные сироты, хоть и голодные, никто никогда ни одного пескарика не сорвал. Мама рассказывает: «Выхожу из дома, стоит Ваня, соседский мальчонка, смотрит на рыбешек и спрашивает: «Тетя Ксеня, а как рыбку едят? С хвостика или с головки?» У меня слезы градом — малыш крепенький растет, ему есть хочется. Отца у них нет. Пять сирот в доме. Чем кормить? Страшное слово — голод. Сорвала я ему рыбку, подаю. А он взял и пальчиком примеряет, как ее на пять частей разделить, чтобы и сестренкам хватило». Хлебнули горя. Дети от взрослых не отставали, во всем помогали. В поле был полевой стан. Мы жили там все лето, поля от сорняков пропалывали. Работа бесконечная, как эта земля без конца и без края, до изнеможения, до последних сил.

Жена, солдатка, вдова

Свято помнит и Виктор Семенович Андросов сиротские семьи. Были они и в Кайракле. Да где их не было?! Одна из них — семья Слащевых. Тоже пятерых детей тетя Груня поднимала одна. Шли годы. А она в памяти возвращалась и возвращалась туда, где война: где «хлеб делили — поровну все крошки, дрова кололи с силой мужика, латали захудалые сапожки и привыкали к званию «вдова». Сохранилась у Виктора Семеновича фотография мамы с ребенком на руках, рядом еще двое малышей и отец перед уходом на фронт. «Стали женщины России изваянием разлук». Солдатка — звучит как звенящая струна, натянутая до предела сил, слез, горя.

Но еще страшнее черное, как омут, — вдова. Одна с тремя сыночками осталась Ольга Ульяновна Андросова. Ох, и тяжко ей пришлось. До конца жизни ни одной крошечки со стола на пол не уронила. Бережно соберет их, подержит в ладошке, словно прислушивается к их силе целебной и аккуратно в рот положит. Уважали хлеб как святыню. Люди, пережившие войну, познавшие голод, все до крупиночки собирали. Женщины плакали горькими слезами, когда видели выброшенный хлеб, поднимали, как с живым разговаривали, прощение просили не за себя, а за тех, кто так с ним поступил: «Прости, хлебушко, не голодали они, цены тебе не знают, а потому и не ведают, что творят».

– После войны жила я в Медногорске. Помню, как стояли в очередях за хлебом. Зима, холод. Открывался магазин — детей пропускали вперед. Возьмем булку, вдыхаем ее хлебный дух, как будто можно запахом насытиться. По-разному люди жили. Кто-то яблоки выбрасывал. А мы за счастье почитали, когда их находили. Из снега выколупнем да в рот, слаще конфет казались они нам. Не люблю я сейчас яблоки: напоминают они те голодные дни.

И у Виктора Семеновича такие же воспоминания. Послевоенные годы. В доме ни грамма муки. Мужики собираются на мельницу, а мама Виктору, мальчонке десяти лет, мешок подает: «Поезжай и ты, сынок, с ними». А на мельнице надо очередь выстоять, мешок с мукой тягать. Где силы взять? В пятом классе пошел Виктор работать. Маме надо помогать. Смышленый был мальчишка, ему бы учиться и учиться, если бы не война, если бы отец был жив… Его жизнь тоже фронт, только трудовой. И здесь есть и передовая, и атака, и тяжелая оборона. Честно работал Виктор Семенович. Уважают его односельчане. 

Начнут Андросовы жизнь свою вспоминать, наплачется Валентина Павловна, махнет рукой: «Кому это нужно?» Только стали дети подрастать и возразили ей: «Мы слушаем вас. Нам это надо знать».

Нам это надо знать

— Люди всех национальностей сплотились в то тяжелое время: одно горе на всех, — продолжает Валентина Павловна. — Помогали друг другу. Помню, у дедушки был друг Галим. Мы картошку сажали, башкиры скотину держали, ягоды собирали, приезжали менять. Двери были открыты для всех, чужих не было. Всем делились. Русские, украинцы, казахи, башкиры — Родина одна у всех. Понимали, что она в беде. В первую очередь надо на фронт бойцам-защитникам отправить хлеб, молоко, мясо, а потом уж что останется — детям. Все — для фронта, для Победы. Радость тоже на всех, как хлеба кусочек, делилась. После похоронки вдруг вернулся домой танкист. Ранен был, память потерял. Но какой надеждой засиял этот случай для вдов, детей и матерей! У каждой из них сердце всколыхнулось: «А может быть, и мой вернется». Долго еще ночами от любого стука в надежде просыпались — а вдруг? А днем на дорогу поглядывали — не идет ли солдат? Как смириться с потерей на веки вечные?

Во время войны организовывали курсы трактористов. Обучали женщин да подростков. Весной пахали. Во время сенокоса косили на лошадях лобогрейками. Женщины вилами делали валки. Работали до такой степени, что в обморок падали. Осенью зябь поднимали. Зимой лошадей пасли. Сена не было. Кони сами себе корм добывали, копытами траву выкапывали. И скотинушка вместе с народом горе мыкала — войну переживала. Женщины от волков лошадей охраняли. Лютое зверье — людей не боялись, в деревни заходили. Охранницы ходили вокруг баз, кастрюлями стучали, уздечками гремели. За эту работу получали хлеб.

Тихо, молитвенно ведет свой рассказ Валентина Павловна:

— Старшего брата мамы забрали на фронт. Маруся, его жена, осталась беременной. Дедушка привез ее в деревню. Все друг другу помочь старались: приютить, обогреть, слово доброе сказать. Моя мама и ее напарница, Мария Мещерякова, по очереди дежурили у лошадей. Случалось, Мария заболеет, мама и за нее работала. Домой долго не приезжала. Базы находились далеко от деревни. Выдавали женщинам хлеб, они его детям оставляли. Берегли гостинчик для ребятишек. Мама привозила домой мерзлые кусочки, отдавала нам: «Вот вам, детки, хлебушек от зайчика».

Ты тоже мати, диты у тебя…

— В тот день, когда ждали возвращения мамы, на селе хоронили ребенка. В войну дети в деревне часто умирали. И тут появилась стая волков, впереди — волчица. Шли они по оврагу к людям. Бабушка нас за себя спрятала, другие ребятишки, как и мы, попрятались кто за кем. Мужчин не было. Женщины стали кричать, шуметь, отпугивать зверей. Стая остановилась, затем повернула и пошла в сторону дороги, на которой в это время появилась повозка. Это возвращалась наша мама. Бабушка истошно закричала: «Да это же Ксения!» А волки уже приближались к вознице. О том, что произошло дальше, мама так рассказывала: «Подъезжаю к деревне, и вдруг лошадь встала, бьет ногами, фыркает, пятится в страхе. Я соскочила с саней посмотреть: что случилось? И обмерла — волки! И первая мысль у меня: «Не довезу деткам хлебушек от зайчика». Сняла фуфайку, завернула в нее хлеб, завязала рукава, бросила в сани. Если кинутся на меня, на лошадь, фуфайку не тронут. Встала впереди лошади, взяла ее под уздцы. Волчица взъерошилась, оскалилась. А я стою раздетая, беспомощная. И не знаю, что со мною стало. Упала я перед нею на колени и говорю на родном украинском языке: «Ты же тоже мати, диты у тебя. И у меня дитоньки малые, ждут они хлебушка. Пощади деточек моих». Плачу, умоляю. Волчица замерла: ни вперед, ни назад. И тут я увидела на горе лошадь. Показываю волкам: «Вон, бегите туда, кормите детей своих, а моих пожалейте». Волчица словно поняла, развернула стаю — серой змеей заструились они по белому снегу в гору». А к дороге бежали люди. Бабушка сбросила пальто, платок — только бы успеть. Кинулась к дочери — живая! Но что это с ее кровиночкой, Ксенией? Как война началась, ни разу не улыбнулась, а тут улыбка на лице светится. «Хлебушек для деток спасла. Зайчик передал», — сказала и потеряла сознание.

— У этой истории еще было продолжение. Тех женщин, которые на горе лошадей охраняли, хотели под суд отдать. Мама ездила, защищала: «Я весь поселок в свидетели приведу. Все скажут, какая стая волков напала. Разве могут женщины голыми руками, без оружия с таким зверьем справиться?!» Слава богу, не засудили. А мы ели хлеб от зайчика, делились им с подружками, и не было для нас ничего вкуснее».